[Сверка текста и научная редакция произведены А.Н. Тимашевым]

Н.А.Морозов (1854-1946), ученый-энциклопедист, почетный академик АН СССР, помимо пионерских работ по пересмотру скалигеровской хронологии истории, которые сегодня широко известны по работам его продолжателей и популяризаторов, является автором одной из первых (возможно - первой) работ по применению количественных методов в доказывании авторства. Статья "Лингвистические спектры: средство для отличения плагиатов от истинных произведений того или иного известного автора. Стилеметрический этюд", впервые напечатанная в 1915 году в Известиях ИАН, публикуется по репринтному воспроизведению 3 тома итогового исторического труда Морозова "Христос. История человеческой культуры в естественно-научном освещении" (второе издание, ГИЗ, М.-Л., 1927; репринт: "Крафт+", "ЛЕАН", М., 1997 ).

Н.А.Морозов

НОВОЕ ОРУДИЕ ОБЪЕКТИВНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ДРЕВНИХ ДОКУМЕНТОВ.
(Лингвистические спектры, как средство для отличения плагиатов от истинных произведений того или другого известного автора и для определения их эпохи.) ⁽¹⁾

Язык является как бы летописью культурной
и социальной истории человечества.
В. Богородицкий.

I

Каждый литературно-образованный человек знает, что все оригинальные авторы отличаются своим складом речи, даже и в том случае, когда мы сравниваем их с писателями того же самого поколения. Мы русские легко отличаем, например, склад. речи Гоголя от склада речи Пушкина или Тургенева. В английской литературе склад речи Теккерея совсем не похож на склад речи Диккенса, и в них обоих чувствуется еще большее различие от склада речи Киплинга или Бретгарта, как принадлежащих к следующему поколению. Спешу отметить, что я говорю здесь только о складе речи, а никак не о складе мысли, который тоже различен у каждого оригинального писателя.

Склад мысли сохраняется даже и в переводе на иностранные языки, тогда как склад речи почти теряется, заменяясь складом речи переводчика, да и в подстрочниках, каковы, например, старинные переводы религиозных книг, первоначальный склад речи во многих существенных деталях исчезает. Вот почему то, о чем я хочу здесь писать, лишь соприкасается с той стилеметрией, зародыши которой мы находим у Гомперца, Лютославского и др., разрабатывавших слог Платона и некоторых других греко-латинских писателей ⁽²⁾, о чем я еще буду иметь случай говорить ниже.

Чтобы выяснить сразу то, что я хочу здесь сказать, рассмотрю несколько примеров. Возьмем хотя бы в нашем русском языке два легко заменимые Друг другом слова: "mak kak” и "потому что”. Почти в каждой фразе одно из них можно заменить другим с сохранением первоначального смысла, и потому в переводе на иностранный язык такое различие в складе речи исчезает, между тем как в оригинале одни авторы могут машинально употреблять почти исключительно первую из этих “служебных частиц речи”, редко вспоминая о существовании второй, другие же авторы поступят совершенно наоборот. Точно также слово иной большинством современных авторов, хотя и не всеми, постоянно заменяется словом другой. Одни авторы часто прибегают к слову komopый, другие же его не любят и заменяют причастной формой глагола, который пришлось бы поставить за ним. Одни часто употребляют служебную частицу между, другие пишут вместо нее: среди или средь. У одних фраза длинная, с постоянными придаточными предложениями, у других - короткая; у одних очень часты деепричастия, а у других их почти совсем нет. Одни постоянно прибегают к помощи слова этот, другие часто заменяют его словом тот и т. д., и т. д. Все эти различия в нашем складе речи обусловливаются чисто машинальными причинами, целым рядом предыдущих внешних и внутренних лингвистических влияний, ушедших у нас уже давно в область бессознательного. Вот почему служебные частицы речи с таким же правом можно бы назвать и распорядительными. Они не только служат, но и распоряжаются нашей речью.

Именно эти предыдущие влияния чаще или реже напоминают нам то или другое из известных нам слов, как в письме, так и в живом разговоре, и потому мы нередко встречаем людей, против собственной воли постоянно произносящих какое-нибудь присловие в роде: понимаете, или то-есть, или mak сказать, а иногда и какое-нибудь сложное вставное изречение.

В письме это, понятно, сглаживается, так как человек всегда может обдумать фразу прежде, чем писать ее, а в печати искусственная обработка естественного склада речи достигает нередко очень больших размеров.

Все авторы печатают свои произведения с так называемыми корректурными поправками, где заботливо разрежают частящие слова, в особенности, если они попадаются по два раза в той же самой фразе. Однако, подобные поправки производятся обязательно лишь тогда, когда естественный склад речи автора, вследствие слишком частого употребления излюбленных им служебных частиц, делается неуклюжим, не литературным. Поэтому даже и печатание не окончательно уничтожает особенности естественного склада речи писателя. Именно потому, когда автор нам хорошо известен по прежним его произведениям, мы легко угадываем его и в новых, в особенности, если нам прочтут достаточно длинный отрывок.

Однако, чисто субъективный, основанный лишь на индивидуальной чуткости, способ отгадывания авторов не может иметь серьезного научного значения, так как он не дает безусловных доказательств, обязательных для каждого. Вот почему исследователи литератур уже давно хотели найти такой метод, при помощи которого индивидуальности скслада речи выступали бы объективно.

Попытки отыскать такой метод делались не раз. Особенно много, как мы увидим далее, применялось изучение слога к диалогам, приписываемым Платону, но именно этот выбор и сбил, мне кажется, возникавшую стилеметрию с верного пути. В виду того, что не только подлинных рукописей Платона, или его ранних цитаторов, но даже и средневековых копий с них нигде нет, исследователи их слога признали своим основным положением, что все приписываемые Платону диалоги, имеющиеся в первых печатных (т.-е. с XV века нашей эры) изданиях, должны быть признаны подлинными и хорошо сохраненными в продолжение двух тысяч лет их неведомого для пас существования, если они удовлетворяют следующим условиям:
1) когда о них имеются более или менее детальные и многочисленные упоминания в печатных же изданиях других греческих или латинских авторов, находящихся в тех же условиях долгой иеведомостп для нас, и 2) когда сами диалоги не содержат явных анахронизмов.

Но может ли считаться вполне научным исходное положение, которое сводится к тому, что всякое произведение классического писателя, имеющееся лишь в печатных изданиях или в редких рукописях эпохи Возрождения, должно считаться подлинным его произведением, если не доказана его подложность? Конечно, нет! Скорее можно требовать обратного, в виду такого долгого промежутка его неведомости для нас. Сходство словаря и грамматики не может считаться достаточным доказательством достоверности, так как в эпоху Возрождения ученые хорошо владели и греческим, и латинским языками и, - kak говорят сами их исследователи, - “искусно подделывали произведения почти всех древних авторов”.

Исходное положение о подлинности главнейших произведений Платона привело к тому, что в особенностях слога и даже образа мыслей, замечаемых в различных произведениях, приписываемых Платону, искали не доказательства различия их авторов, а исключительно различия в слоге и миросозерцании самого Платона в различные возрасты его жизни, хотя уже по противоположности идеалов и мировоззрения между многими из них можно было бы заключить, что имя “Платон” (как и Гомер) было символом целой школы, в котором потонула первоначальная личность. Различия в слоге различных произведений "Платона” оказались так велики, что покрыли собою колебания в слоге других однородных с ним авторов, и таким образом сразу лишили зарождавшуюся стилеметрию всякого практического значения. Этому же способствовало и то, что границы ее области были отодвинуты платонистами далеко за их естественные пределы. Вместо того, чтоб подсчитывать общеупотребительные, часто встречающиеся в языке, служебные частицы, начали, наоборот, обращать внимание на редкие выражения, на необычные формы, да и в подсчете обычных служебных частиц не соблюдалось никакого общего масштаба. Подсчеты вели обыкновенно на страницу того или иного издания, и цифры давались в таком виде, что соотношения их по величине не представлялись наглядными.

Вот почему еще много лет тому назад (в средине 80-х годов) мне пришла в голову мысль вывести общие стилеметрические законы сначала на современных авторах, единоличность которых несомненна, при чем, отбросив все редкие слова, ограничиться наиболее частыми и общими для всех родов литературы. Если, думалось мне, в природе и в обычной жизни человека все очень многократные события, кажущиеся случайными, принимают при достаточном числе повторений закономерный характер, то почему же этого ие может быть и в области речи? Ведь даже число ежегодно посылаемых писем в любом почтамте, несмотря на явную произвольность их писания, оказывается почти постоянным. Больше того: и самое число писем, на адресе которых забыто что-нибудь, как, например, название города, или имя адресата, или номер дома на улице, - ежегодно постоянно или подвергается определенной эволюции в зависимости от спокойного или тревожного настроения общества. Да и в самих наших человеческих языках все их элементы, как мы видели уже, имеют определенную пропорцию.

Конечно, обычные имена существительные, прилагательные и глаголы зависят от содержания книги. В зоологии будут часто встречаться имена животных и частей их тела, в химии имена реагентов и химических реакций, совсем не употребительные в обычном языке. В истории народов будут часты собственные имена различных деятелей и географические названия. Глаголы здесь будут употребляться, главным образом, в прошлом времени, тогда как в естественных науках в настоящем. Местоимение я будет чаще встречаться в рассказах, излагаемых от имени первого лица. Местоимения он и она, во всех их падежах, будут часты в обычном романе...

Значит, частота употребления таких слов ничего нам не скажет ⁽³⁾ . Однако, даже и при разнородности сюжетов, есть во всех языках ряд слов, которые употребляются почти одинаково во всех родах литературы и которые по своему характеру могут быть названы, как я уже выражался ранее, служебными или распорядительными частицами человеческой речи. Это прежде всего союзы, предлоги и отчасти местоимения и наречия, а затем и некоторые вставные словечки, в роде: “т.-е.”, “например” или “и mak далее”. Затем идут деепричастные и причастные окончания, как задние приставные частицы, характеризующие среднюю сложность фразы у того или другого автора. Даже и самые знаки препинания могут быть названы в этом случае попутными (или паузными) распорядительными частицами всех человеческих. языков.

Нетрудно видеть при самом беглом статистическом подсчете, что каждая из этих частиц тоже имеет свою собственную частоту повторения. Возьмем хотя бы отрицание не. Подсчитайте - и вы увидите, что на каждую тысячу отдельных слов у Толстого оно встречается обыкновенно немного менее 20 раз, у Пушкина и Гоголя около 20-ти, а у Тургенева значительно более, чем у них, иногда свыше 30 раз. В общем же колебания ее заключаются в промежутке от 12-ти до 35 раз на тысячу слов в зависимости от склонности того или иного автора к отрицаниям. Все это показывает, что служебная частица “не” в большой мере подвержена индивидуальным колебаниям, т.е. определяет склад речи автора. То же самое и в случае подсчета остальных служебных частиц. Подобно тому, как каждый автор, всегда оставаясь человеком, имеет свою индивидуальную физиономию, так и его язык, все время оставаясь русским, или английским, или французским, обнаруживает свои особенные черты, проявляющиеся в большем или меньшем пристрастии данного автора к тем или иным распорядительным частицам.

II

Нельзя ли по частоте таких частиц узнавать авторов, как-будто по чертам их портретов?

Для этого прежде всего надо перевести их на графики, обозначая каждую распорядительную частицу на горизонтальной линии, а число ее повторения на вертикальной, и сравнить эти графики между собой у различных авторов.

Еще в первые годы моей сознательной жизни, задолго до того, как я познакомился с трудами Гомперца и других стилеметристов, мне пришла такая идея и даже ясно представились ее вероятные детали. Мне было ясно, что у авторов различных эпох такие графики в некоторых служебных частицах должны сильно различаться. Возьмем хотя бы частицу ибо, часто встречающуюся в русском языке еще в первой четверти XIX века. Очевидно, что вместо нее на графике современных нам писателей будет зияющая зазубрина, так как ее теперь нет. Точно также слово весьма оставит вместо себя пустоту, потому что оно заменилось теперь почти нацело словом очень, и т. д., и т. д.

Даже у современных друг другу писателей должны появляться свои оригинальные зазубрины, свойственные лишь им одним, благодаря антипатии того или другого автора к той или другой служебной частице.

Все это, думалось мне, делает такие графики подобными световым спектрам химических элементов, в которых каждый элемент характеризуется своими особыми зазубринами, так что астроном легко и надежно определяет по ним химический состав недоступных нашим летательным аппаратам небесных светил.

Тогда же мне пришла в голову и мысль назвать подобные графики лингвистическими cnekmрaми, и исследование по ним авторов назвать лингвистическим анализом, соответственно спектральному анализу состава небесных светил.

Однако, разработать эти идеи мне было долго невозможно в Шлиссельбургской крепости, где они впервые пришли мне в голову, хотя в последние годы мне вновь пришлось возвратиться там невольно к этому предмету. Астрономическое исследование Апокалипсиса и библейских пророков привело меня по имеющимся там астрономическим данным к неожиданному для меня самого заключению, что черновик этой книги написан в промежуток от 30 сентября по 1 октября 395 года нашей эры, а библейские пророки еще позднее: в V веке нашей же эры. Это приводило меня к выводу, что все дошедшие до нас сочинения “Иоанна Хризостома”, “Оригена”, “Тертулиаиа” и других христианских авторов первых четырех веков нашей эры апокрифичны, так как они упоминают и об Апокалипсисе, и о пророках.

Идея об исследовании их лингвистическим анализом сама собой пришла мне в голову. Но для этого необходимо было прочно установить основные приемы такого анализа на современных общеизвестных авторах, показав, что каждый из них обладает какими-либо особенностями в своем лингвистическом спектре.

Однако, мое время так было заполнено другими делами, что только летом 1915 г. я нашел несколько свободных дней, чтобы составить лингвистические спектры хотя бы нескольких писателей. Я взял сначала Гоголя (“Майскую ночь”, “Страшную месть” и “Тараса Бульбу"), Пyшkuнa (“Капитанскую дочку”, “Дубровского” и “Барышню-крестьянку”), Толстого (“Смерть Ивана Ильича”, “Корнея Васильева”, “Три смерти” и “Три старца”), Тургенева (“Малиновую воду”), Карамзина (“Бедную Лизу”) и Загоскина (“Юрия Милославского”).

В каждом из этих рассказов я отсчитывал (исключая эпиграфы или вводные цитаты из посторонних авторов) первую тысячу слов, подчеркивая в ней красным карандашом все служебные частицы, а потом сосчитывал число каждой. ⁽⁴⁾

Прежде всего сейчас же обнаружились некоторые резкие оригинальности.

У Карамзина в беллетристических произведениях очень часто употребляется восклицание “Ах!”, почти совершенно отсутствующее у Гоголя, Пушкина, Толстого, Тургенева и Загоскина.

Служебная частица “было” (например, чуть-было)-только у Пушкина; “близ”-только у Тургенева (у других “около”); “ведь” - отсутствует у Карамзина и Загоскина; “вдруг” и “даже”-редки у Толстого; “еле”-только у Гоголя; “заместо”- только у Тургенева; “ибо”-еще употребляется часто Карамзиным и Гоголем, изредка Пушкиным, но уже совсем отсутствует у Толстого, Тургенева и Загоскина; “коли” (вместо “если”)- часто у Толстого в речи простых людей, но нет у Тургенева и у других; “может” (без “быть”)-только у Гоголя; “нежели”- только у Пушкина; “оттого”-у Толстого; “про” (например, “про него”) - довольно часто у Гоголя, Толстого и Пушкина и отсутствует у Тургенева и Загоскина; “против” - часто у Гоголя; “подле” (вместо “рядом”) - у Загоскина; “среди” (вместо “между”) - у Гоголя и Карамзина; “словно” - часто у Толстого; “точно”-у Тургенева; “через”- часто у Пушкина; “этак”- только у Гоголя.

А в числе употребляемых ими служебных частиц (союзов и предлогов) оказались ясные процентные различия (слоговые типы).

Чтоб не давать очень сложных общих спектров при нанесении этих цифр на графики, я разделил их здесь на предложные, союзные, местоименные cnekmpы и т. д., судя по тому, что они представляют.

Наиболее часто повторяющимися оказались у всех русских авторов предлоги в, на ⁽⁵⁾ с, почему их графики я и назвал главным предложным cnekmpом. Они даны на рис. 29 ⁽⁶⁾ , из которого читатель и без цифр видит по вертикальному ряду чисел, что на тысячу слов у Гоголя предлог в повторился в “Тарасе Бульбе” 23 раза, в Майской ночи” 15, а в “Страшной мести" 16 раз; предлог на повторился 24 раза в “Майской ночи” и 26 в “Бульбе” и “Страшной мести” и т. д. А когда я соединил эти точки линиями, то во всех (взятых мною совершенно случайно) трех произведениях Гоголя получились очень сходные ломаные линии в виде острых крыш с ясным преобладанием предлога на над бис (см. рис. 29). У Пушкина же во всех трех (взятых мною также совершенно случайно) произведениях, наоборот, оказалось, на такую же тысячу слов, сильное преобладание предлога в над предлогами на и с, почти равными по частоте своего повторения.

Рис. 29. Образчики главного предложного спектра. (На 1000 слов.)

Отсюда ясно, что по одному простому взгляду на главный предложный спектр какого-либо произведения Пушкина, по недоразумению приписанного Гоголю, мы заподозрили бы неправильность такого утверждения и сделали бы дoгaдky о принадлежности его Пушкину, хотя еще и не решили бы этим дела окончательно.

Действительно, сравнивая на нашей графике главный предложный спектр Пушкина с таким же спектром “Малиновой воды” Тургенева (в последней колонке рис. 29), мы видим, что они очень сходны, и потому для отличия Тургенева от Пушкина главный предложный спектр негоден и надо искать других.

Да и вообще нельзя решать вопроса об авторстве по какому-либо одному небольшому спектру, в роде взятого нами и состоящего лишь из трех членов. Необходимо составить очень длинный многочленный спектр, или несколько коротких, но разнородных по своему содержанию спектров, и это тем более необходимо, что не всякий член спектра абсолютно постоянен у данного автора по частоте своего употребления. Здесь в полной мере господствует закон случайных отклонений от средней нормы, дающей вместо средней частоты употребления вариационную с размахом АВ, который, однако, тем более суживается, чем больше тысяч слов отсчитано нами в исследуемом отрывке, т.-е. если при числе N слов (рис. 30) вариационный криволинейный треугольник будет иметь вид АВС, то при числе 2N слов он получит вид A1В1C1, а при большем числе слов его основание еще больше сузится за счет вырастающей высоты, так как площадь его всегда одна и та же, если перечислена на промилли (пли на проценты).

Рис. 30. Широкая или узкая вариационная дуга вероятных отступлений многократно повторяющихся фактов от средней нормы, при малом или большом количестве их подсчитанных повторений.

Но и при меньшем числе слов неправильное определение по причине значительной величины вероятной ошибки возможно лишь тогда, когда мы исследуем только три - четыре распорядительные частицы, а при десятке их всегда обнаружится общий характер лингвистического спектра для данного писателя.

Особенно обязательно это для старых авторов рукописного периода, которые не могли десятки раз “исправлять свой слог в корректурах”, заменяя другими как раз те распорядительные частицы, которые для них слишком привычны.

Очень интересно отметить, например, что те самые члены главного предложного спектра (в, на, с), которые обнаружили постоянство у Пушкина и у Гоголя, совсем не обнаруживают этого у Толстого, и главный предложный спектр у него является в двух вариациях. Первая (например, в “Смерти Ивана Ильича” и в “Корнее Васильеве”) напоминает спектр Пушкина, хотя и с несравненно меньшим числом частицы в (рис. 29), а вторая вариация (например, в “Трех смертях” и “Трех старцах”) напоминает Гоголя, но с несравненно меньшим числом предлога с.

Здесь является вопрос: отчего зависит это расчленение главного лингвистического спектра Толстого на два типа? Оттого ли, что он сильно корректировал свои произведения и этим сделал свой главный предложный спектр неопределенным, пли те перевороты, которые он переживал в своем мировоззрении и направлении своего творчества, отзывались и на слоге его речи? Конечно, у каждого автора, писавшего более полувека, лингвистический спектр не может оставаться все время совершенно неизменным. Он должен подвергаться медленной эволюции, как и световые спектры физических тел, изменяющиеся по мере повышения температуры. Однако, у Толстого обе вариации так резко различились на приведенных мною графиках, что наводят на мысль о специальной корректурной обработке автором их частоты, и исследование в этом отношении всех других его произведений является в высшей степени желательным.

Перейдем теперь к другим спектрам тех же писателей в тех же их произведениях. Рассмотрим, например, один из многих возможных союзных cnekmpoe (рис. 31). Я взял для его составления, как видно по таблице, сначала союз а, затем союз и, когда он употребляется в выражениях в роде “был и он”, “я и знал”, т.-е. служит не обозначением конца перечня, а чисто слоговой приставкой, вследствие чего я и поставил его в кавычках (“и”). Затем я взял тот же союз и в начале фраз, когда он пишется с большой буквы. В спектре Библии этот член дал бы преобладание над предыдущими, а у взятых мною писателей он всегда в минимуме, как видно по его графике. Этот спектр тоже оказался различен у них всех. У Гоголя и Пушкина здесь преобладает слоговое "и”, у Толстого же “а”; кроме того, Пушкин отличается от Гоголя почти полным отсутствием библейского предфразного И (как оно употребляется во фразах в роде: “И был вечер, и было утро”, “И пошел Иисус” и т. д.).

Рис. 31. Один из союзных спектров.

Спектр пз наиболее часто встречающихся местоимений: этот, свой, тот оказался уже несоставимым у современных писателей при подсчете только одной тысячи слов, так как этих местоимений у них оказалось лишь по нескольку на тысячу, а малое количество повторений какого-либо случайного фактора, как известно из статистики, не дает возможности для вывода в нем закономерностей, благодаря уже отмеченному мною закону случайных отклонений от средней нормы тем более широких, чем меньше взято слов для подсчета. Для того, чтобы местоименные и другие спектры дали достаточно типичные графики, нужно подсчитать их число по крайней мере среди пяти тысяч слов (а потом разделить полученную цифру на пять, с целыо приведения их к однородности с вышеприведенными спектрами).

Но, даже и при значительной частоте повторения некоторых служебных частиц речи, могут обнаруживаться, как мы уже видели у Толстого, значительные колебания их числа в различных произведениях того же самого автора, если мы будем брать всего лишь тысячу слов. Образчиком такого неопределенного спектра является, между прочим, и приводимый мною на рис. 32, где я сопоставил отрицательную частицу не с союзом и, в его двух вариациях: первая (и") соединяет между собою существительные или прилагательные имена, вторая (и") - глаголы или пелые фразы. Мы видим, что колебания их числа в различных произведениях у того же самого автора настолько же резки, как и у двух различных писателей. Однако и тут могут найтись авторы, у которых этот спектр обнаружит явное постоянство во всех произведениях.

Рис. 32. Спектр и"-не-и'.

Все лингвистические спектры, где, как у предыдущих, лишь высчитывается прямое среднее число той или другой служебной частицы на тысячу слов, можно назвать естественными. Они не всегда удобны для наглядного выражения слоговой физиономии автора и, кроме того, с ними надо уметь обращаться при их подборе для спектра. Составьте, например, спектр из каких-либо двух часто употребляемых служебных частиц и из одной мало употребительной. Поставив ее на графике в середине между двумя первыми, вы получите всегда фигуру в роде V, в которой сольются все индивидуальные особенности слога различных авторов. Но особенности каждого из них станут ясно определенными, когда мы расположим все такие частицы не в случайном порядке, а по мере уменьшения или по мере увеличения их средней употребимости у писателей данной эпохи. Так я и сделал в предыдущих таблицах, иначе мои графики обнаружили бы лишь ложное сходство.

III

Чтобы избежать подобных фикций, при дальнейшем развитии предлагаемого мною метода следует все естественные спектры обращать в приведенные. Для этого надо только соблюдать следующее правило.

Среднее число повторений каждой служебной частицы на тысячу слов данного произведения нужно разделить на среднюю повторяемость той же частицы, вычисленную по многим авторам данной эпохи. Тогда вместо предыдущих абсолютных цифр получатся Коэффициенты индивидуальности авторов, величиною своею то более, то менее единицы. Изобразив для их представления на графике единицу высоты горизонтальной линией (рис. 33) и обозначив выше ее избыток исследуемой частицы в десятых долях единицы, а ниже недочет (в таких же долях), мы и получим приведенные cnekmpы. Образчик их я дал здесь на рис. 33 для спектра из предлогов в, на и с, который в естественном виде был показан уже ранее, на рис. 29.

Составил я его так. Определив среднюю повторяемость этих трех предлогов на тысячу слов по приведенным в примечании десяти произведениям Пушкина ⁽⁷⁾ , Гоголя и Толстого, я получил знаменатели однородности для этих предлогов. Именно:
           для В .......... 26
           для НА ......... 20
           для С .......... 11
Здесь предлоги в, на и с написаны надстрочными буквами в знак того, что они не относятся к какому-либо отдельному автору, а представляют собой обобщенные величины. Разделив на них число повторений тех же самых предлогов (найденных среди тысячи же слов) в отдельных произведениях Гоголя, Пушкина и Толстого, мы получаем результаты, приведенные на таблице XIII.

Рис. 33. Приведенный спектр предлогов в - на - с.

ТАБЛИЦА XVI.
(По Кемпбеллю.)

Язык Софиста и политика	Софист	Политик
	На каждую стр. в среднем
Физ. и мат. Термины	0,08	0,25
Диалектические	0,19	0,25
Политические	0,3	0,44
Необычные слова	0,19	0,49
Редкие слова	1,87	2,95

Даже и на группы разделить все произведения "Фрасилова Канона” по трем или четырем авторам, повидимому, невозможно. Взявши, например, вторую колонку цифр Кемпбелля, показывающую для вышеприведенных произведений число слов, встречающихся только в них да еще в Тпмее, Kpiimuace и Законах и нигде более, мы видим, что таких слов несравненно меньше, чем слов своеобразных. Однако, эта разница есть разница только “словаря” или, лучше сказать, “литературного наречия” у авторов указанных произведений, а не та, о которой я специально говорю здесь. Она не поддается лингвистическому анализу, для которого важен только склад речи автора, выражающийся в строении фразы и частоте употребления ее конструктивных, распорядительных частиц (неудачно называемых служебными). Но исследователи “Платона” дали некоторые скудные материалы и для этого. Такова, например, составленная мною по данным, приводимым у Лютославского ⁽¹¹⁾ , табличка, показывающая для Протагора и 3akoнoв число существительных, прилагательных и глаголов на тысячу слов, отсчитанных в них подряд (таблица XVII).

ТАБЛИЦА XVII.
(По Лютославскому.)

В 1000 слов текста	Протагор	Законы
Существительных	126	204
Прилагательных	26	62
Глаголов	182	158
Сумма	334	424
Прилаг. перед сущ.	14	18
Прилаг. после сущ.	нуль !	26
Одиноких прилаг.	12	18

Мы видим прежде всего, что существительных и Законах почти вдвое более, чем в Протагоре, а прилагательных почти втрое, тогда как глаголов значительно менее. Из суммы их мы видим, что на местоимения и другие служебные словечки и частицы оставлено менее места в Законах, чем в Протагоре. Но всего важнее сравнение числа прилагательных, которые авторы ставят после своего существительного (соответственно, например, выражениям: “на небе носились тучи серые”, вместо “на небе носились серые тучи”). Рассматривая нашу русскую литературу, допускающую, как и греческая, подобные вариации, мы видим, что предрасположение к той или иной конструкции характеризует эпоху, а не отдельных авторов той же эпохи. Карамзин скорее сказал бы “тучи серые”, а писатели следующего поколения в прозаическом произведении выразились бы наоборот, и можно сказать с уверенностью, что ни один из современных историков не озаглавил бы своей книги “История Государства Российского”, в каком бы возрасте своей жизни ни писал ее. Совершенно так же и автору Протагора, как видно из таблички, совершенно чужда манера помещать прилагательное вслед за своим существительные, тогда как автор Законов, у которого прилагательных почти втрое больше, преимущественно употребляет этот способ.

Допустить, что один и тот же автор, “переменив к концу жизни свои убеждения”, вместе с тем переменил и способ размещения прилагательных в своей речи, значило бы сделать сопоставление, не оправдывающееся никакими прецедентами. Поэтому приходится допустить, что оба произведения писаны не только разными авторами, но и принадлежат к разным поколениям или к разным странам.

К такому же выводу приводит сопоставление Диттенбергером ⁽¹²⁾ частоты употребления пары служебных частиц (так как) и (потому что), являющихся синонимами, которые безразлично можно ставить один вместо другого, и такое же сопоставление пары синонимов: (но все-таки) и (а все-таки). Это же подтверждается и указанной Гефером ⁽¹³⁾ частотой союза , соответствующего латинскому конечному-que и заменяющего союз (русское и).

ТАБЛИЦА XVIII.
Числа 6 первых четырех столбцах показывют процентное отношение kaждoгo синонима k его сумме с другим (т.-е. на 100 случаев употребления обоих).

Переложив эти данные на диаграммы (рис. 34), мы видим ясно:

• Государство, Федр и Феэтет, у которых греческое потому что ( ) ⁽¹⁴⁾ очень редко сравнительно с mak kak (), не могут быть писаны тем же автором, как остальные, у которых потому что сильно преобладает над mak kak.
• Пиршество, IIoлumuk и Законы, у которых греческое но все-maku () очень редко (см. на рис. 35, расстояние от ломаной линии до верха), сравнительно с а все-maku (), едва ли писаны тем же автором, как Лахет, Феэтет, Кристиаси и Филеб и особенно все другие, не помеченные здесь, сочинения, приписываемые “Платону”, где но вce-maku, по Диттенбергеру, сильно преобладает.
• Pecnyблuka, Федр, Филеб и 3akoны, у которых греческое конечное и () встречается очень редко, не могут быть писаны тем же автором, как Тимей и Kpиmuac, где эта частица очень часта.

  Интересно также (рис. 34) разнообразие процентного содержания (около), находящегося сзади своего существительного. В Филебе и Законах оно близко к трети всех употребленных , в других много меньше, а если мы обратимся к остальным, не показанным в таблице, диалогам, то увидим, что в Критоне и Хармиде нет ни одного сзади, а в Протагоре, Евридеме, Кратиле, Федоне, Апологии, Евтифроне, Горгии, Пармениде частота этой частицы сзади не достигает ни разу 10% всех , а обыкновенно менее.

  

  Рис. З4. Переложение на графику части цифр таблицы XVIII.

  Линия I изображает процентное распределение частицы “потому что” (, вниз от линии I) и частицы “так как” (, вверх от нее). Линия II дает тоже для предлога “около” () перед своим существительным (вниз) и после него (вверх от линии II). Обращает внимание огромное количество в Федре, Феэтете и Государстве сравнительно с остальными, где сильно преобладает .

  В результате, как видит сам читатель, лингвистический анализ дает многочисленные указания, что греческий текст диалогов, приписываемых “Платону”, принадлежит не одному и тому же писателю, будто бы менявшему свой слог, словарь, литературное наречие и убеждения по мере течения своей долгой жизни, но совершенно различным писателям той же эпохи и среды. Если бы слог его менялся, то при расположении его произведений в один ряд по мере возрастания, например, частицы (как мы сделали на рис. 34), и все остальные служебные частицы показывали бы или падение своего числа, или возрастание, т.-е. некоторое плавное изменение (или постоянство), а между тем на диаграммах рис. 34,35 и 36 мы видим совсем другое: вместо плавных изменений одни беспорядочные скачки, чем и доказывается,. что это не изменение слога одного автора с течением его жизни,. а слог разных авторов. Все ли из произведений, приписанных Платону, апокрифичны, а, cлeдoвательно, и сама личность Платона мифична, или некоторые из этих диалогов действительно принадлежат человеку с таким прозвищем (Платон по-гречески значит: шupokuй), жившему очень давно, я не берусь решать таким способом. Для этого нужно заново проследить лингвистическим анализом (и стилеметрией вообще) историческое развитие греческого языка, особенно же того языка, каким писали в эпоху Возрождения, чтоб иметь объективное средство отличать ее апокрифы от действительных произведений древности. Я приведу здесь по этому вопросу только одно сопоставление Дросте относительно числа различных друг от друга прилагательных (таблица XVIII), оканчивающихся на -  и -   . Дело в следующем:

  В научной и философской литературе довольно часто употребляются прилагательные, оканчивающиеся на -родный и на -видный, как, например, разнородный, разновидный. По гречески эти окончания будут: ейдес () и одес () и они даже заменяют друг друга. Мы видим, что дело здесь идет не о каких-нибудь специальных прилагательных, способных войти преимущественно в одни или другие философские трактаты, а об общих литературных, даже поэтических словах. И однако же, как ясно из приложенной таблицы XIX, в “словаре” греческих поэтов и историков число таких прилагательных ничтожно. Оно делает огромный скачок в книгах, приписываемых Платону и Аристотелю, а в словарях греческого языка, употреблявшегося в конце эпохи Возрождения, делает еще больший скачок. Все это невольно приводит к предположению, что эпоха сочинений, приписанных Платону и Аристотелю, значительно позднее той, в которую составлялись книги Геродота и Фукидида, или Гезиода и Пиндара.

Рис. 35 Переложение на графику чисел для приставки “а все-таки”	Рис. 36 Переложение на графику чисел для послеслового союза

ТАБЛИЦА XIX.
Число прилагательных на -образный ( -) и на -видный (- ) в "словаре" разных греческих авторов.

Число самостоятельных прилагательных, оканчивающихся:	На одес (- )	На ейдес ( -  )	Сумма
Феогнис	0	2	2
Гезиод	1	4	5
Пиндар	2	1	3
Эсхил	2	3	5
Гомер	4	7	11
Геродот (историк)	7	7	14
Эсхил	10	1	11
Аристофан	10	1	11
Фукидид (историк)	11	3	14
Ксенофонт (историк)	17	6	23
Эврипид	22	5	27
Платон	48	22	70
Аристотель	152	48	200
Писатели конца эпохи Возрождения	900	430	1330

В первой книге “Христа” ⁽¹⁷⁾ я уже говорил, как около 1481 года один флорентиец, Марчеллино Фичино, принес богатому меценату-издателю Лаврентию Венету 36 имевшихся у него латинских рукописей, выданных им за свои переводы сочинений некоего древнего греческого философа по прозвищу Широкий (Платон), которых в греческом подлиннике никому не показал. Только после их напечатания имя “Широкого философа” загремело по всему тогдашнему читающему миру вместе с именем переводчика, исправившего в следующем издании и ряд анахронизмов, указанных ему читателями, но все же не показавшим греческих подлинников, которых не предъявляли до сих пор и его наследники. Тогда другой меценат-издатель, Альдо Манучио, обещал по золотой монете за каждое исправление фичиновых переводов по представленному кем бы то ни было оригиналу. Но все же только через 31 год после первого латинского издания венецианский купец Марк Мазур представил в 1512 году будто бы найденные им греческие тексты тех же самых произведений.

Все выходит так, как если бы хитрый мореплаватель, узнав о запросах издателей, заказал во время своих путешествий в греческие страны 36 грекам перевести на греческий язык (и притом в разных областях) по одному произведению фичинова сборника и, собрав их, продал их не без выгоды итальянским издателям, как подлинные “Платоновы произведения”. Оттого их лингвистические спектры так и разнородны, а философизм и манера изложения так напоминают XV век нашей эры и его апперцепционные представления о древнегреческой культуре.

И такова же история открытия греческих подлинников после напечатания их “латинских версий” и у многих других “классических авторов. Как же можно упрекать меня за скептицизм?

На этом я пока и закончу свое применение лингвистических спектров к исследованию древних произведений, ибо у меня нет здесь ни времени, ни места для такого же разбора остальных древних писателей. Но было бы очень желательно, чтоб наши молодые филологи, а особенно историки древней литературы и жизни, обратили внимание на предлагаемый мною метод исследования. Как видит читатель, он существовал в зародыше еше в начале XIX века, но до сих пор не был достаточно разработан, чтоб давать читателю однородные и наглядные результаты при сопоставлении произведений разных авторов или различных возрастов того же самого автора. В своем окончательном виде этот метод еще нов, а потому целесообразное и объективное применение его, как и всего нового, может привести к неожиданно важным результатам.

(1)Основная часть этого этюда была помещена в Известиях Академии Наук, т. XX (1915 г.), кн. 4
К тексту

(2)См. W. Lutoslawski: The origin and growth of Plato's logic. London. 1897. Его же: 0 pierwszych trzech tetralogiach dziel Platona. Krakow. 1896.
К тексту

(3)стилеметрических работ, каковы: Гомперца, Лютославского и других, о чем будет сказано в конце Именно в этом и заключается слабая сторона предшествовавших этой главы более подробно.
К тексту

(4)Подробные числовые данные приведены мною в статье: “Лингвистические спектры как средство для отличения плагиатов от истинных произведений того или другого известного автора”, в Известиях Академии Наук (Отделен. русск. языка и словесности). Том XX (1915 г.). кн. 4.
К тексту

(5) Оба эти предлога я брал для простоты счета суммарно, не расчленяя на падежи, перед которыми они стоят.
К тексту

(6)Т.к. рисунок, приведенный автором в книге, расходится с данными его же таблицы, то здесь взяты данные из таблицы. Прим. ред.
К тексту

(7)Вот их вывод:

Разделив эти суммы на число взятых нами произведений (т.-е. на 10), мы и получаем приблизительные средние знаменатели: 26, 20 и 11, как и указано в тексте.
К тексту

(8) См. W. Lutoslawski: The origin and growth of Plato's logic. 1897.
К тексту

(9)Lewis Campbell (1867 г.), цитировано у W. Lutoslawski:
"Ihe origin and growth of Plato's logic, p. 92. Беру из нее лишь часть.
К тексту

(10)L. С а шр bell. The Sophistes and Polilicus of Plalo. Oxford. 1867. Цитировано у Лютославского: О pierwszych trzech tetralogiach dziet Platona. Krakow. 1896, p. 162.
К тексту

(11) W. Lutoslawski. The origin and growth of Plato's logic. London. 1897, p. 71.
К тексту

(12) Dittenberger. Sprachliche Kriterien fur die Chronologie der Platonischen Dialoge (Hermes: V. 16, p. 321, 1881).
К тексту

(13)Hermann Hoefer. De partiouiis platonicis capita selecta. Bonn. 1882.
К тексту

(14) Примечание научного редактора А.Н. Тимашева:
Что же все-таки означает и ? Сравните последний абзац перед таблицей XVIII ( “ … (так как) и (потому что) ..) и п.1) абзаца сразу после нее (… потому что ( ) и mak kak () … ). Аналогичное противоречие имеется между таблицей XVIII и рис. 34.
К тексту

(15)В роде (разновидный) или (загадочного рода).
К тексту

(16)Р. Droste. De adjectivorum in et in desinentium apud Platonem usu. 1886 (цитировано у Лютославского на стр. 112 книги: Origin and growth of Plato's logic. London. 1897).
К тексту

(17)“Христос”, кн. 1, ч. I, гл. I.
К тексту

Источник http://www.textology.ru/